Было это недавно, близ града славного Воскресенска, что в Подмосковье. Собрались для забавы молодецкой, стрельбы пейнтбольной, добры молодцы круто сваренные, мужи в возрасте, жизнью ошпаренные. Пару баринов в свое развлеченье, да девки молодые (для их, бар, хотенья). Презабавнейшая забава сия проходила в бывшем лагере пионерском, что ныне в состоянии премерзком. Стёкла выбиты в нем, двери скрадены, а заборы кой-где да повалены. Вот добры молодцы да мужи, вдоволь натешившись, наигравшись в войну беспощадную, на закате дня – ближе к ночи тёмной, сели у костра теплого на поляне лесной глядеть на Ярилин лик. Как уходит за холмы да в распадке солнце красное на ночной покой. Заодно бары принесли яств и пития к костру из тракторов своих могучих, Джипами именуемых.
      Девки юные раскраснелися – режут буженину ножами вострыми. Закусь собирают нехитрую: сёмговый балык, белый ситный хлеб, винну ягоду виноградную, иностранный плод – сладкий ананас, золотые румяные яблочки да икорку белужью зернистую полагают они на тарелочки. Сами же, во труде своем, всё глядят на бар – не отводят глаз от златых цепей на шеях толстых – воловьих, да от перстней адамантовых на кулаках пудовых. Вот и крутятся они меж мужей, трутся задницами о младых парней (ну да ладно, не о них сказ – глупых похабницах).
      А во время то, добры молодцы на костре готовят вертела. Будут печь вепря мелко порубленного, да с толчёным лучком, да с белым вином. Аромат стоит на весь весенний бор, аж вороны притихли – все слюной давятся. У волков в округе вёрст на семь брюхи посводило – выть не могут. У Бера в соседнем перелеске случился голодный обморок (его лесник местный потом молоком отпаивал).
     И сидят мужи, жизнью ошпаренные. Дров они накололи, воды наносили, из ружей забавских постреляли. Уморились. Сидят молча, кто в закат смотрит, кто себе под ноги – думы думают. Ну, да пока про них сказ вёл, вепрятина готова.
     Сел народ честной за пир горой. Ели всё подряд, пили горькую, девки – всё вино да с настойками. На дворе уж ночь крыла раскидывает, а народ гудит – сна не видывает. Вот барин один притомился, велел девкам его в шатёр спать вести, а другой от стола к костру присел, где мужи, жизнью ошпаренные да молодцы круто сваренные. Завели разговор неспешный, для многих весьма потешный - об оружии колюще-режущем, о стрельбе из фузей ручных, аркебуз становых (ДШК, ПКВТ и т. д., и т. п.), о бомбах ядрёных и прочих патронах.
     Добры молодцы похваляются – кто и как стрелял, из чего и где. Барин слово где вставит веское, мужики щерятся, как хорты на охоте, вопросы задают с заковырками: то как у фузей затвор вынимается, то как пушка разбирается, то где антабка у пистолета… В общем - то про то, то про это. Парни между собой кивают – знают, зачем мужи их пытают. Один вспылил: что ж за проверка знания, за спиной – Чеченская кампания. Мужик один нахмурился: «Ты, сынок, врага убить смог?»
     Парень покраснел от злобы: «Все мы здесь ветераны из клуба. Что, мужик, ты такой зануда? Все, кто есть, врагов убивали, и стреляли все их, и взрывали…» Барин вторит добру молодцу также: «Был и я в Карабахе дважды. Бошки лопались, как орехи от снайперской моей потехи».
     Сидят у костра добры молодцы надутые, мужики ворчат в усы. Барин чаёк помешивает да разливает, разговор такой продолжает: на войне, мол, один враг. В жизни же - другой. Если, мол, сильно достанут, как тогда убивать станут – месть вершить справедливую? Мужик один бурчит, на угли глядя, будто на врага им ненавидимого имеется дома у него злое охотничье ружьё: выстрел один, а дроби – жнивьё. Другой ему: хорош «калаш» - очередь в бок, машину – в гараж. Молодец добрый рёк такую весть: «Слыхал я, за морем, за океяном, под флагом иностранным, винтовка есть, что не можно глаз отвесть: патрон – с бутылку, что пьём горилку, пуля - с воробья, бьёт так, что дальше нельзя. Стрельнул такой в Мерседес Бенц и… бизнесу с бизнесменом – конец!» Барин поморщился: «Други, зачем? Есть ведь и бомбы – я сам лично зрел. Кладешь в выхлопную трубу, как картошку. Вражина заводит – машина в окрошку. Ты – сыт и доволен, гуляешь вдали, а челюсть его на погост понесли.» Чай снова разлили. Сидят, молча – пьют. Здесь каждый раскрылся, аж за пять минут.
     Вдруг ветки еловые раздвинулись, и вышел к костру дядька, вида непонятного. В шуйце у него грибов лукошко, в деснице – посох дубовый, да не для опоры: взят поперек – к бою готовый. На поясе кожаном висят нож булатный, да с рунами мешочек, латанный-перелатанный. На ногах берцы шнурованные, да штаны, одеванные-переодеванные. На раменах навыпуск черная рубаха, а на груди непонятная бляха. И речет всем дядька, словно Бера рокотом или вепря топотом, чтоб дозволили люди добрые ему у костра обогреться да чаю попить. Пригласили его добры молодцы, круто сваренные - поставил дядька лукошко. Пригласил его барин – воткнул дядька посох в землю (треснувшим осиновым сучком убило спящую ворону). Пригласили странника мужи, жизнью ошпаренные – сел путник среди них. Мужи и расспрашивают: «Кой леший тебя понес ночью по грибы?» Молодцы ржут, как жеребцы, барин, словно хряк, в кулак похрюкивает. Рассмеялся и гость, будто гром весенний.
     Хотите верьте, речёт, хотите – нет, заплутал я во лесу родном. Видать опять лешему кикимора не дала. Настроение у него плохое, вот и сорвал зло на знакомце старом. Опять смех у костра, веселей мужики глядят. Дядька пригубил вару терпкого да горячего. Вдруг серьезным стал. Речет таковы слова: «По распадку я шёл, там голоса ваши далеко слыхать. На звук и вышел. Слыхал, о чём речёте. Разговор ваш верный в конце вышел, да не совсем. Замолчал гость. Добрый молодец и спрашивает: «В чем не верны слова обраненные?»
     Хмурит брови дядька, очи углём горят: «В том и не верны, что обраненны. Бездумны после пира хмельного. Ты, муж, рёк, будто ружьё охотничье для врага ненавидимого надобно. Выходит, будто не из мести ты убить решил, а пристрелил, как пса деревенского бешеного. Второй рёк, будто автомат хорош. Тоже, не то, будто враг твой в бою погиб честном, а не отмщение пришло. И ты, молодец, не прав. С расстояния в версту из пушки по гадам ползучим не метят. Они же перед смертью не поймут, за что ответят». Устыдился молодец круто сваренный. Узрел он в подходе таковом трусость позорную, ушел спать от гостя непонятного. Другой же вопрошал гостя: «Свою промашку понял я точно. Скажи же, раз знаешь всё да умом не слаб, барина промашка в чем?» Улыбнулся путник и рек: «Бомба для мести - это уж дело совсем препохабное: сам далеко, видать всё легко, бояться некого. Лежит вражина твой с черевами по всему городу. Руки, ноги в лоскуты нашинкованы. Дерьмо смердит, а понять не велит, почему это голова на всё отдельно глядит? Вот и будут гадать, то ли бизнес не удался, то ли случайно на своей же бомбе сам и подорвался».
     У мужей, жизнью ошпаренных, аж власы на загривках дыбом встали, как живописно путник сказывал, что бомба с людьми проделывает, будто сам с ними под Кандагаром побывал. Барин побледнел аж весь. Вот и рёк он тогда сиплым голосом: «Коли ведаешь, скажи свой путь, как месть вершить? Наши ведь ты все отверг». Рассмеялся путник, рёк такие слова: «Местью может быть только злой булат, да в кинжал рукодельный скованный, чтоб лицом в лицо враг твой понял враз: не палач пришел – кара Божия. Лишь один удар в печень черную. Скрутит боль его на травушке. А затихнет он, так пожрет земля кровь его, от мести горючую. Ты же злой булат уложи аккуратненько рядышком, чтоб честной народ мог узреть потом: не жалел ты стали узорчатой, драгоценное рукоделие. Не корысти для мёртв твой злейший враг, вот свершилась теперь правда чистая».
     Вставали тут мужи в возрасте, жизнью ошпаренные, вставали добры молодцы круто сваренные, вставал и барин. Отвесили они путнику земной поклон. И вопрошал барин его: «Кто ты есть таков? Коли человек, расскажи, где учился мудрости? Коли зверь лесной, обернись – да в бор густой. Коли дух, так рассвет уже близится, пора тебе, уж солнце высится. Назови себя!»
     «Засиделся я. Знаю – пора», - поднимал тогда путник лукошко с грибочками. Обернулось оно щитом искристым адамантовым. Вынимал он свой посох из сырой земли – обернулся он мечом черным, словно ночь. Как мечом то он опоясался, услыхали все глас девичий красоты неземной из распадка, со стороны западной: «Вот ты где, милый муженёк. Всё ты тешишься, да со смертными. Али не люба уже тебе Марена Виевна?»
     Рассмеялся он, словно грянул гром: «Засиделся я тут с ребятками!» Обернулся к ним, рёк таковы слова: «Вон в распадке том речка Смородина. Я за ней живу с молодой женой. А зовут меня Тёмный царь Кощей. Не скучайте, может свидимся!» И уснули тут все будто мёртвым сном. И пропал Кащей в пламени пекельном. Утром думали, будто сон дурной.

На главную страницу